И он пишет: «Потому, что я не смог. Потому что ты не смогла».
И я читаю опрометчиво: «Потому что ты не смола».
Ты прав, моё счастье. Я не смола. Я мошка в этой вязкой смоле, что потом застынет в янтарь. И
меня будут носить в брошках, в кольцах, браслетах – на морщинистых руках,
неповоротливых шеях, чудаковатых пиджаках. Сложат в шкатулки, такие же нелепые,
немодные, несовременные; и глядит в зеркало трюмо пожилая актриса, или её
сестра – преподаватель в институте: в свои 62 она всё ещё хрупка, стройна,
по-детски смешлива и так же красива, как и во времена черно-белых телевизоров, но уже пожёвана. Она передарит это колечко-брошку-браслет своей внучке, такой же растеряше, как и я сама. И этот
кусок янтаря будет вместо мешочков с песком, чтобы соблюдались законы гравитации, чтобы она, пусть и легка, касалась асфальта хоть иногда, когда не в его руке её рука.
Но ты прав.
Я действительно не смогла.
И я читаю опрометчиво: «Потому что ты не смола».
Ты прав, моё счастье. Я не смола. Я мошка в этой вязкой смоле, что потом застынет в янтарь. И
меня будут носить в брошках, в кольцах, браслетах – на морщинистых руках,
неповоротливых шеях, чудаковатых пиджаках. Сложат в шкатулки, такие же нелепые,
немодные, несовременные; и глядит в зеркало трюмо пожилая актриса, или её
сестра – преподаватель в институте: в свои 62 она всё ещё хрупка, стройна,
по-детски смешлива и так же красива, как и во времена черно-белых телевизоров, но уже пожёвана. Она передарит это колечко-брошку-браслет своей внучке, такой же растеряше, как и я сама. И этот
кусок янтаря будет вместо мешочков с песком, чтобы соблюдались законы гравитации, чтобы она, пусть и легка, касалась асфальта хоть иногда, когда не в его руке её рука.
Но ты прав.
Я действительно не смогла.